Александр Аханов: Мемуары Казановы? Очень странная реакция.

Опубликовано 14.09.2016

Художник написал книгу - само по себе диво. Еще больший парадокс в том, что уже до презентаций дошло (обе, в Костроме и Ярославле, на этой неделе), а он искренне не видит в случившемся никакого серьеза. Александр Аханов со своим «Жаром счастья» не претендует ни на новые статусы, ни на растущую славу, ни на литературное будущее, повторяя: вот просто - написал книгу. А тем временем есть не просто книга. Есть серьезный и редкий (для сегодня) разговор.  

- Александр Васильевич, давайте с третьей страницы начнем? «Выражаю свою искреннюю признательность и сердечную благодарность: Богам, Предкам, Казачьему Роду, Родителям, Детям, Друзьям, Костроме, Женщине...» - такое обы-чно говорят, когда «Оскар» получают. То есть первая книга рассказов для вас - как награда?
- У Есенина, по-моему, есть такое выражение: поэт - это Божья дудочка. Я себя ощущаю как раз посредником: меня выбирает сила, дает в руки какой-то инструмент - и с моей помощью нечто проявляется в материальном мире. Если смотреть с такой точки зрения, книга - дар... Хотя Бог его знает, как к этому относиться. Может быть, как к игре? Ведь еще два года назад речи не шло о том, что я буду писать. Конечно, что-то чирикал, какие-то тексты включал в графические работы, но они были просто дополнительным материалом. И серьезно я к этому не относился - как и ко всему, что делаю.
- А что вообще должно было произойти, чтобы Аханов подался в литературу?
- Во-первых, написанное мной рано называть литературой: должно время пройти. Пока, станет оно литературой или нет, вопрос открытый. А почему начал писать? Чем-то накрыло - и все.
- Можно было бы принять за ответ, если бы не... книга. Собрать рассказы, опубликовать их, причем исключительно на собственные средства, пригласить людей на презентации - это все-таки не «накрыло». Это уже сознательное решение.   
- Я долго отнекивался. Татьяна Гончарова после публикации второго рассказа - «Ручная птица» - при каждой встрече брала меня за локоть и говорила: «Ты должен писать!». А я отшучивался все время: «Таня, литература - вещь серьезная. А я человек увлекающийся. Могу увлечься и все остальное бросить, а мне бросать совсем не хочется». Крепился-крепился - и прокололся.
- Когда вы сказали, что издаете книгу, сразу подумалось: будет книга-провокация, книга-спор. Ну, как ваши недавние выставочные проекты - вроде «Объять необъятное». А тут вдруг - привычное, спокойное, любовное. Почти «золотой век».
- Дело в том, что где-то с восьмидесятых годов и до начала двадцать первого века я взахлеб читал огромное количество литературы - и отечественной, и переводной. И пришел к выводу, что человечество во второй половине двадцатого столетия больно почти неизлечимо. Потому что в литературе - пожалуй, самом ярком проявлении состояния здоровья общества - нет ни одного положительного героя. Ни одного нормального. А в своих рассказах мне хотелось разговаривать на нормальном человеческом языке о нормальных человеческих чувствах.
- Но проблема ведь не только в литературе. После двух мировых войн, Хиросимы и Нагасаки, Чернобыля, распада крупных государств в искусстве в принципе мало нормального.  
- Но должны же быть какие-то границы дозволенного. Недавно я наткнулся на интервью некой Кати Деготь - она очень известная сегодня куратор выставок. Ей задают вопрос: как относиться к произведениям современного итальянского художника Пьеро Мандзони? А он, прошу прощения, навалил в банку, закатал и подписал: «Дерьмо художника». И выставил в музее, а музей еще и закупил эту «прелесть». И вот она отвечает, что само по себе дерьмо ничего не стоит, но, если оно закатано в банку, подписано и выставлено в музее, это уже произведение искусства. И далее следует фраза: «Современное искусство должно быть выведено за категорию прекрасного». Для меня, например, это совершенно не приемлемо: искусство и есть прекрасное.
- Кстати, в биографической справке в конце книги вы подчеркиваете: был членом Союза художников с 1991-го по 2012-й. Ваш выход из него случайно не акция, демонстрирующая, что вы в оппозиции к тому, что происходит в сегодняшнем изобразительном искусстве?  
- Нет. Причины моего выхода из Союза художников чисто бытовые, экономические. А даты пребывания в Союзе я указал, потому что в биографической справке это нужно указывать - не более того.
- Тогда другой вопрос: за тридцать с лишним лет графикой, живописью, декоративно-прикладным - вот этим всем не пресытились? И не потому ли возникла литература?
- Исчерпанность ощущается время от времени. Чем больше работаешь в каком-то жанре, тем выше поднимается твоя собственная планка. И остается один выход - прыгать вверх без конца. А я очень непостоянный, мне скучно все время прыгать, поэтому я делаю хитрый ход: меняю жанр.
- И как нынешняя смена? Велика разница между писать и писать - кистью и ручкой?
- По большому счету, ее и нет. Оказалось, что инструменты разные, а процесс одинаковый.
- Честно сказать, вы и в литературе остались художником. Причем импрессионистского склада: прочитаешь рассказы Аханова - и остаются одни ощущения: запах кофе, стук дождя по подоконнику и какие-то вечные недовстречи. Вроде и встретиться не успели, а уже расставание.
- Сквозное ощущение в моих рассказах действительно - щемящая тоска от невозможности дотянуться, хотя разделяет всего лишь расстояние вытянутой руки. И я хотел, чтобы у читателя возникали именно ощущения и образы, но сейчас сталкиваюсь со странной реакцией. Есть категория людей, мыслящих линейно. Когда говоришь им, что в тексте все метафорично, они не понимают, о чем речь. Уверены, что я в книге свои любовные похождения описал. Что это мемуары Казановы.
- Что «я» в рассказах и Аханов в жизни - совсем не одно и то же, понятно. Но совершенно очевидно, что писал эти рассказы очень чувственный человек. А ведь глядя на вас, не скажешь.
- Я на самом деле очень эмоциональный человек, но внешне мне иногда удается сдерживать эмоциональность. Хотя трясет меня не по-детски. Я даже фильмы не могу смотреть абстрагированно: вроде бы самые примитивные страсти на экране, а я ужасно волнуюсь. А эта книга сочинялась в совершенно особенном состоянии - когда чувство, что у тебя есть близкий человек, переполняет настолько, что им хочется поделиться не только с кем-то одним. Хочется выйти на улицу и первому встречному сказать: «Знаешь, как у меня все хорошо!». Что-то внутри тебя, что ты уже не контролируешь, вырывается наружу.
- То есть что-то новое вы с помощью литературы в себе открыли?
- Просто в очередной раз убедился, что я неисправимый романтик и фантазер. В Ведах есть упоминание о том, что возраст души - шестнадцать лет, вне зависимости от того, каков возраст мешка с костями. Вот в этом диком, телячьем состоянии - шестнадцати лет - я и нахожусь. Вы смотрели фильм Формана «Амадей»? Там в одной сцене Моцарт садится играть - и вдруг так расхохотался дурашливо... Вот я по жизни такой.
- Дурашливость дурашливостью, но в своей книге вы транслируете настолько возвышенное отношение к женщине - так разве что Блок относился к своей Прекрасной Даме. Мы давно забыли, что такое возможно.
- Так сами женщины к себе не относятся сегодня - вот что жалко. Жаль, что забывают, что в каждом человеке живет Бог. Трагедия Кьеркегора и Соловьева, взявших на себя обет безбрачия, в том, что они искали в женщине софийность - и не могли видеть в ней просто земную женщину. А мне хочется предложить земной женщине, чтобы она разбудила в себе богиню. Чтобы жила, как богиня.
- Вы хотя бы одну такую встречали?
- К счастью, да.

Дарья ШАНИНА
Фото из личного архива Александра Аханова

• < Назад
• Вперёд >